Эпиктет из Гиераполиса в Фригии был рабом Эпафродита. Этот последний был вольноотпущенником Нерона и казнен Домицианом. Однажды Эпафродит забавлялся тем, что вывертывал Эпиктету ногу; Эпиктет холодно заметил ему, что так он ее сломает. Господин начал еще сильнее вывертывать ногу и действительно сломал ее; тогда Эпиктет совершенно спокойно заметил ему: «ведь я говорил вам, что вы ее сломаете!»
Когда Эпиктет получил свободу, он учился философии у Музониа Руфа. Изгнанный из Рима по решению Сената при Домициане, он удалился в Никополис в Эпире, куда римская молодежь приезжала, чтобы слушать его. Его ученик Арриен записал слышанные им речи учителя. Резюме всех этих речей сохранился под названием Енхиридион или Учебник. «Он назван Енхиридион, рассказывает Симплиций, потому что он должен быть всегда под рукой, в распоряжении всех желающих хорошо жить; кинжал воина тоже острое оружие, всегда находящееся под рукой и готовое к услугам».
Эпиктет умер в глубокой старости. Рассказывают, что глиняная лампа, при которой он занимался, была продана после его смерти за три тысячи драхм.
Ниже приведены мысли Эпиктета.
Хвала Богу
Если мы обладаем здравым смыслом, то, что иное должны мы делать все вместе и каждый в отдельности, как не славить Бога?
В особенности мы должны воспевать хвалу Богу и славить Его, за данную им нам способность ценить дары Его и методически пользоваться ими. Если толпа слепа, то не следует ли, чтобы кто-нибудь один исполнил эту обязанность и за всех вознес гимн к Божеству? Что мне, старому и хромому, делать другого, как не воспевать Бога? Если бы я был соловьем, я исполнял бы обязанности соловья; если бы я был лебедем, я исполнял бы обязанности лебедя. Но я разумное существо и я должен воспевать Бога. Это мое ремесло и я его исполняю. Я не изменю этой обязанности, насколько это от меня зависит; и всех вас я также приглашаю петь со мной.
Польза испытаний
Как ты думаешь, что бы сделалось с Геркулесом, если бы не было ни знаменитого льва, ни гидры, ни оленя, ни вепря, ни жестокого и несправедливого человека, от которых он очистил землю? Чтобы делал он, если бы ничего такого не существовало? Очевидно, что он завернулся бы в свой плащ и не был бы тогда Геркулесом.
О существовании зла
Когда ты упрекаешь в чем-нибудь провидение, подумай хорошенько, и ты увидишь, что то, что случилось, было логично. — Да, но у этого бесчестного человека больше, чем у меня. — Чего? — Денег. — Это потому, что, с точки зрения денег, он лучше тебя, потому что он льстить, он бесстыден, он работает даже ночью, чтобы получить их. Чему же ты удивляешься? Подумай, больше ли у него, чем у тебя, честности, совести и чести и ты увидишь, что у него всего этого меньше. Того, в чем ты лучше его, у тебя и больше, чем у него.
Посему всегда помните, всегда держите в помышлении, что закон природы состоит в том, что тот, кто имеет того, чем он лучше других, больше, чем другие — и вы никогда не будете негодовать.
Зло в мире существует! только для тех, кто делает зло
Когда виноградная лоза находится в дурном состоянии? — Когда она находится в состоянии противном ей природе. — А петух? — Точно также. — Точно также, стало Быть и человек. Какова же его природа? Состоит ли она в том, чтобы кусаться, бросаться на других, сажать в темницы и рубить головы? Нет, она состоять в том, чтобы делать добро и помогать другим.— Стало быть, он находится в дурном состоянии тогда, когда он несправедлив.
Стало быть, зло не существовало для Сократа?
— Нет, оно существовало для его судей и его обвинителей. — И в Риме не было зла для Гельвидия? — Нет, оно было для того, кто его погубил. — Что ты рассказываешь? — Ведь ты называешь несчастным не того петуха, который победил в драке, хотя он и ранен, а того, который побежден; хотя он и не ранен. Ведь ты находишь счастливой не ту собаку, которая не трудилась, а ту, которую ты видишь покрытую потом, утомленную, выбившуюся из сил. Разве утверждаешь, что для всякого существа зло есть то, что противно его природе, есть парадокс? Разве ты не утверждал того же самого относительно других существ? Почему же ты будешь утверждать другое относительно человека? Разве, когда мы утверждаем, что в природе человека быть общественным, любящим и верными существом, мы говорим парадоксы? — Совсем нет.— Будет-ли, стало быть, парадоксом, когда мы скажем, что быть изувеченным, посаженным в тюрьму, обезглавленным не есть зло? Разве тот, кто выносить все это с твердостью, не получает пользы и выгоды? Настоящее зло, самая печальная и позорная участь состоять в том, чтобы, будучи человеком, сделаться волком, виперой, оборотнем.
Свободный человек тот, для кого нет препятствий, для кого все вещи таковы, какими он их хочет. Раб, напротив, тот, кого можно принудить, кому можно помешать, кого можно заставить сделать что-нибудь против его воли. Для кого же нет препятствий? Для того, кто не желает ничего, что не принадлежит ему. А что не принадлежит, нам? То, обладать или не обладать чем не зависать от нас: иметь то или другое свойство, находиться в том или другом состоянии. Потому наше тело не наше, его члены тоже не наши и наше состояние не наше. Следовательно, если ты привяжешься к чему-нибудь из этих вещей, как к своей собственности, ты будешь наказан, как должен быть наказан человек, желающий того, что не принадлежит ему. Единственный путь, ведущий к свободе, единственное средство освободиться от рабства, состоять в возможности воскликнуть от глубины сердца; О Юпитер! о судьба! ведите меня туда, куда вы меня предназначили.
Человек как гражданин мира и сын Бога
Откуда ты родом? — Не отвечай на этот вопрос: я из Афин или из Коринфа, а отвечай, как Сократ: я из мира. И действительно, почему ты скажешь, что ты из Афин, а не из того крошечного уголка, куда было брошено твое несчастное тело, когда оно родилось? Не ясно ли, что если ты называешь себя афинянином или коринфянином, то потому только, что ты заимствуешь твое имя от боле значительной среды, в которой находится не только этот маленький уголок, где ты родился и весь твой дом, но и все то большое пространство, которое было родиной всего твоего рода? Каким же образом философ, понимающий законы управления миром, знающий, что самая большая, самая значительная, самая обширная из всех семей есть та, к которой принадлежат всё разумные существа и сам Бог, не должен будет сказать: я из мира? — Каким образом он не должен будет сказать: я сын Бога?
В нас пребывает Бог
Ты рожден для того, чтобы повелевать, ты часть, оторванная от божества, в тебе есть часть его бытия. Почему же ты не хочешь признать своего благородного происхождения? Разве ты не знаешь, от кого ты произошел? Ты носишь в себе Бога и не сознаешь этого, несчастный!
Полагаешь ли ты, что я говорю о серебряном или золотом боге, находящемся в тебя? Нет, Бог, о котором я говорю, пребывает в тебе, и ты не замечаешь, что ты оскверняешь его своими нечистыми мыслями и своими гнусными делами; ты не посмел бы поступать так, как ты поступаешь, в присутствии изображения бога, а когда сам Бог присутствуем в тебе, все видя и все слыша, ты не краснеешь за свои мысли и за свои действия; ты не признаешь своей собственной природы и навлекаешь на себя божественный гнев.
Если бы ты был статуей Фидиаса, Минервой или Юпитером, ты бы помнил о самом себе и о сделавшем тебя художнике; если бы ты обладал разумом, ты не захотел бы сделать ничего такого, что было бы недостойным тебя самого и твоего творца, ты не захотел бы появиться перед людьми в неприличном виде. И ты не обращаешь никакого внимания на свои действия, хотя ты создан Юпитером! Неужели эти два творца, эти два создания одинаковы? Разве то создание, которое имеет в себе способности, кажется, свидетельствует о самом акте создания, есть дело простого искусства? Разве оно каменное, железное, золотое или костяное? Минерва Фидиаса, протянув руку и взяв Победу, которую она держит в этой руке, остается навсегда неподвижной, тогда как создания Божий обладают движением, жизнью, идеями и разумом и, будучи созданием такого творца, ты хочешь бесчестить его!
Бог доверил нас самим себе
Бог не ограничился тем, что создал тебя, он доверил тебя самому себе. Почему же ты не хочешь помнить об этом, почему ты оскверняешь то, что он тебе доверил? Если бы Бог доверил тебе сироту, разве ты решился бы так пренебрегать им? Он передал тебя тебе самому и сказал тебе: нет никого, кому бы я доверял так, как тебе, сохрани же этого человека таким, каким он рожден: честным, верным, обладающим возвышенной душой, чуждым страха, страстей и волнений. — А ты? — ты не сохранил его таким!
Следует ли воздавать злом за зло?
Как, я не должен вредить тому, кто вредит мне? — Подумай, прежде всего, что значить вредить, и вспомни о том, чему ты учился у философов. Если добро действительно заключается в наших суждениях и воле и в них же заключаются и зло, то подумай, не, означают ли твои слова следившего: этот человек вредит себе самому, оказывая мне несправедливость, не должен ли и я вредить себе самому, оказав несправедливость ему?
Почему мы не думаем именно таким образом, почему мы полагаем, что ухудшение нашего здоровья или уменьшение нашего состояния вредит нам, а упадок нашего мышления и нашей воли не приносит нам вреда? Это потому, конечно, что мы можем ошибаться или совершать несправедливость, причем не заболит у нас ни голова, ни глаза, ни тело, ничем также мы не потеряем нашего состояния, А мы и заботимся только об этом.
Это хорошо понимал Приск Гельвидий и поступил сообразно этому. — Когда Веспасиан послал ему приказ не ходить в сенат, он отвечал ему: «в твоей власти исключить меня из сената, но пока я сенатор, я пойду туда». — Хорошо, иди, сказал ему император, но молчи. — «Не спрашивай меня, и я буду молчать». — Но нужно, чтобы я тебя спрашивал, — «А мне надо, чтобы я отвечал то, что мне, кажется справедливым». — Если ты будешь говорить так, я велю казнить тебя. — «А разве я когда говорил тебе, что я бессмертен? Ты исполнишь свое дело, а я свое. Твое дело казнить, а мое — бесстрашно умереть. Твоя роль изгонять, а моя — уехать без сожалениям».
К чему служило подобное поведение Ириска, бывшего одиноким? А к чему служит пурпур на мантии? Только к тому, чтобы выделяться на ней и быть таким образом образчиком красоты. Другой человек, если бы Цезарь, при подобных обстоятельствах, велел ему не ходить в сенат, ответил бы: «благодарю тебя за то, что ты меня пощадил». Да Цезарь и не помешал бы такому человеку отправляться в сенат, хорошо зная, что он остался бы там немым, как рыба, а если бы и заговорил, то сказал бы только то, что желательно императору, а, пожалуй, даже и больше.
Литература
Фуллье А. Отрывки из сочинений великих философов. Пер. П. Николаева. – М.: Изд. К. Т. Солдатенкова, 1895. – 535 с.