Николай Александрович Бердяев (1874—1948 гг.) — выдающийся отечественный мыслитель, своим творчеством со всей ясностью явивший как светлые, так и темные (еретические) стороны русской религиозной философии. Его автобиографическая книга «Самопознание» показывает, какой сложный (от марксизма через религиозно-мистические и исторические искания к персонализму) «духовный» путь он прошел. А его многочисленные труды («Субъективизм и индивидуализм в общественной философии», «Философия свободного духа», «Я и мир объектов», «О назначении человека», «Русская идея» и пр.) указывают одновременно на цельность и противоречивость его мысли, способной критиковать и совмещать идеи совершенно различных философских учений, что воплощает «нигилистичность» (всеотрицание) и «апокалиптичность» (устремленность на будущее царство) его очевидно русской души. На его миросозерцание особое влияние оказал Ф. М. Достоевский.
Основная интуиция философии Бердяева касается проблемного бытия человека, имеющего «трагическую судьбу», что является следствием его многосложного — экзистенциального — устройства. Человек есть микрокосм, малый мир, средоточие всех мировых сил. Он изначально (а не по благодати) божественен, имеет в себе образ Божий. И именно образ Божий делает человека человеком. Но человек содержит в себе и образ звериный, искаженный и страшный. Причем в жизни человек «гораздо больше реализует в себе образ звериный, чем образ Божий, зверечеловечность занимает безмерно большее место, чем богочеловечность». Осуществление этой парадоксальной двойственности происходит через акты свободы. Важно сказать, что свобода, по Бердяеву, имеет «первичный», «безосновный», «небытийный» характер. Изнутри ее «бездонности» человек делает себя личностью. Отсюда тезис: личность первичнее бытия. «Личность, — пишет философ, — вырабатывается длительным процессом, выбором, вытеснением того, что во мне не есть мое «Я». Душа есть творческий процесс, активность.
Вопрос о творчестве — центральный в антропологии Бердяева, поскольку в нем сосредоточена проблема различия между человеком-творцом и человекомобыденщиной, не исполняющей своего назначения. Творчество есть «трансцендирование», выход за пределы себя; оно — тайна жизни, созидание нового и небывалого, предполагающее как дар от Бога (гениальность), так и материал для творения чего-либо. Но все же любой творческий (свободный) акт воплощается, «объективируется» и в произведении становится застывшим. Он в «огненном движении» должен был бы выходить из тяжести «мира» и быть «преодолением мира». Но в своей реализации, в продуктах культуры творческий акт находится во власти мира и скован «миром». Объективация творческого процесса осмысляется Бердяевым как вечная неудовлетворенность, «великая печаль и горечь», так как он покоится на холодных законе и норме и не знает тайны индивидуального. Ведь человек все воспринимает не просто рассудочно, но эмоционально и чувственно, очень лично. Мало того, «жизнь эмоциональная есть основной факт и фон человеческой жизни, без эмоциональности невозможно и познание».
Личностный мотив звучит во всяком исследовании Бердяева, который к тому же облекает свои откровенные мысли в четкие и афористичные формулировки. Его анализы экзистенциальных явлений исполнены особой глубины. Так, примечательны его рассуждения о страдании: «Есть не одно, а два страдания — есть страдание светлое и искупляющее, страдание к жизни, и есть страдание темное и адское, страдание к смерти. Человек может пережить страдание благостно и просветленно и возродиться к новой жизни от пережитого страдания. Все ниспосланные человеку страдания — смерть близких людей, болезнь, бедность, унижения и разочарования — могут быть очищающими, возрождающими и поднимающими. Но страдания могут окончательно раздавить человека, озлобить его, уничтожить в нем жизнь, убить всякое чувство смысла жизни».
Итак, цель философии Бердяева — реализовать этику творчества, раскрыть всю потаенную сложность человеческого существования. Через это прояснилось бы отношение к наличным этическим учениям — законнической (фарисейской), христианской (этике искупления) и гуманистической (Руссо, Кант), открылось бы, что никакая другая этика не оправдывает человека, оставляя его один на один с «падшим миром». Всякая другая этика — «символична» и только этика творчества — конкретна, реальна и адекватна.
Самобытность, отсутствие систематичности, произвольность в истолковании таинственных религиозных истин не делают философию Бердяева менее значимой для русского философствования.